Памяти Царя-мученика

Народ убил Царя, разбил алтарь священный,
Великой красоты разрушил дивный храм.
Царь принял смерть с молитвой неизменной
О гибнущей Руси, прощая палачам.

И Сам Христос Своей святой рукою,.
Закрыл глаза на царственном лице..
И лик свой обагрил кровавою слезою .
Как в страшный час страданий на кресте..
Т. Ширай

Месяц с лишним тому назад, во всех русских православных храмах, были отслужены торжественные панихиды по случаю 38-летней мученической смерти Императора Николая 11 и его всей Царской Семьи. Я не знаю: правильно ли по Ним служить панихиды такого порядка, какие мы служим по всем обыкновенным смертным? Не следовало бы нашим высшим иерархам Церкви выработать особый чин моления, вспоминая наших Царственных мучеников?

Со времени кошмарного, небывалого в истории человечества, злодейства в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, часто нам приходится слышать, что пройдут года; сгинут большевики, воссоздастся Россия и светлый и благородный Царь Николай II, Царица Александра и Их Дети, принявшие великомученический венец, будут все причислены к лику Святых.

Никому из святых мучеников не выпало столько страданий, сколько претерпели эти Царственные Узники. Не с гонением Нерона и Диоклетиана можно сравнить мучения, которым подвергали кровавые чекисты Царственных Пленников. Римляне терзали и умерщвляли христиан, но не пытали их сатанинскими пытками духа…

Чекисты же – подсаживались к столу, хватали грязными пальцами еду с блюда, вели неприличные разговоры; иные стояли за Государыней, наваливались на спинку Ее стула, так что задевали Ее спину. Пьяные, разнузданные, эти люди находили настоящее удовольствие мучать бедных пленников; орали во все горло революционные песни, стояли при входе в уборные комнаты, выкрикивали похабные слова, как только входили туда Великие Княжны… И вот, в ответ на издевательства этих садистов, из комнат Царской семьи неслись звуки Херувимской песни, которую пели великие Княжны и Государыня. Невероятная кротость, страдальческое смирение, благочестие, простота Царственных Пленников было ответом их мучителям…

Если уж искать историческое подобие, то его лишь можно найти в Евангелии – кратком и страшном описании Христовых мук… Облекли в багряницу, оплевали, стегали, глумились, надели на чело, ублаженный предсмертным потом, терновый венец и злобно издевались… Распятому кричали: “Сойди с креста!”… Жаждущему, к воспаленным устам Его поднесли губку, намоченную уксусом…

Когда в обществе, среди честных и порядочных людей (не обязательно – монархистов), поднимается вопрос о причислении всей Царской Семьи к лику святых, никто никогда не возражает; притихнув, все соглашаются:

– Да. После всего, что было, они – Святые!

Таким убеждением до последней Мировой войны была проникнута лучшая часть сербского общества. Савич, редактор одной из белградских газет, обратился к сербскому патриарху и высшим иерархам Сербской Церкви с предложением – немедленно канонизировать Царя Николая II – всеславянского Монарха, спасшего Сербию.

Идею Савича, прекрасную, возвышенную и благородную, облек в реальную форму знаменитый русский художник-иконописец С. Ф. Колесников тридцать лет тому назад. То, что он совершил, уже попало в историю.

В 1927 г. Колесников расписывал на албанской границе новый монастырский храм Святого Наума, возведенный рядом со старым – тысячелетним. Закончив свою работу, он вернулся в Белград и. вот что он тогда рассказывал о своих впечатлениях и о своей работе в связи с дико-живописным и величественным краем:

“Там создавалось какое-то особое, нервное, повышенное настроение… Там даже нигилист, типа тургеневского Базарова, уверовал бы в Премудрость Божию, столько чудес кругом!.. И настоящих чудес!.. И все это ни фоне монастырских, первобытных твердынь, на фоне такой же первобытной природы, какую изображал Густав Доре в своих иллюстрациях к сотворению мира и человека! На моих глазах исцелялись тяжко больные, к бесноватым и сумасшедшим возвращался рассудок, слепые становились зрячими…

Мудрено ли, что в такой обстановке чувствительность казались порою обостренной до крайности, до последней степени напряжения…

С утра до сумерек оставался я в храме наедине со своими фресками… Как-то странно оживали мною же созданные лики Святых… В пятнадцати больших медальонных овалах вдоль стен: я задумал написать пятнадцать изображений наиболее почитаемых святых. Четырнадцать овалов я заполнил в течении двух недель. К пятнадцатому, на южной стене, мешала приступить какая-то посторонняя сила, вне моей воли, вне моего чувства… Пятнадцатый овал несколько дней оставался чисто стенного цвета, лишь очерченный медальонной рамкой…

Однажды я вошел в храм перед самым вечером. Низ мягко и нежно заливался сумерками, а вверху окна купола пронзились дрожащим золотом тонких стрел предзакатного солнца. Я машинально взглянул на не тронутый пятнадцатый овал, и мне почуялось, что я галлюцинирую… На меня смотрел Государь, смотрел таким, каким я в течение многих лет привык видеть Его на наших академических выставках, где я имел счастье неоднократно.

Только сейчас во взгляде и в чертах было столько скорби, словив скорбь всего мира сосредоточилась в Его лице. Мне трудно стало дышать, слезы обожгли мне веки”.

Та самая неведомая сила, что мешала мне заполнить пятнадцатый овал, теперь властно толкала меня…

Тяжелая, вышиною в пять метров, двустворчатая лестница – обыкновенно я с трудом передвигал ее вместе с дюжим послушником, – сейчас показалась мне игрушечной. Не успел я рвануть ее с места, как она очутилась уже у самой стены… Через минуту, вместе с палитрой и красками я очутился на ее верхушке и начал писать, как одержимый… Я вообще работаю с особенной и исключительной быстротой, но это было что-то стихийное… До потемок я успел изобразить лик Государя Мученика, добился сходства, сходства по памяти.

Ночь я провел без сна: всю ночь меня лихорадило, а чуть свет, я уже опять сидел на верхушке лестницы и спустился тогда, когда окончил икону во всех деталях и покрыл царственные плечи горностаевой мантией. Славянской вязью сделал надпись:

“Всероссийский Император Николай II, приявший мученический венец за благоденствие и счастье славянства”.

Лучшей наградой мне в этот день было совершенно случайный и неожиданный приезд командующего военным округом генерала Ристича. Император Николай II надолго овладел его вниманием. Смотрел он, смотрел и не удержался от слез. Потом сказал, перекрестившись, тихим и дрожащим голосом:

– Для нас, сербов, это есть и будет всегда самый великой, самый почитаемый изо всех святых!”.

Рассказывая это, у Колесникова самого задрожал голос и палились слезы…

В моленье погруженный храм… Тихо плывет и тает ладан в полумраке, глубокой грустью, щемящею тоской схватывает сердце о потерянном… Сильны еще враги Христа в России, еще тяжелую нужно вынести борьбу пока русский народ восстанет, наконец, “за Веру, Царя и Отечество”. Восстанет, и Божья кара снимется с народа, выстрадавшего себе прощение; искупительная жертва Царя-Мученика смоет святой кровью перед Престолом Всевышнего грехи народа.

Из поколения в поколение, до глубины времен, словно неугасимую лампаду, будет бережно хранить русский народ в сердце своем память об Императоре Николае II и Его Августейшей Семье, разделившей с Ним венец мученичества. В тяжкие для России дни, в страшные минуты Своей жизни Он поступил, как Помазанник Божий. Своей смертью Он обрел бессмертие в душе народной и вечную память.

Тихо плывет и тает ладан, поднимаясь к сводам храма… Тихо и грустно глядит Он на нас Своими кроткими очами, и мучительно рвется сердце и неспокойна душа…

Царь Добрый, Царь Кроткий, Царь-Мученик, прости прегрешения наши!

“Владимирский Вестник”, № 62, 1956 г.