Николай II Последний русский император
На следующий день после смерти Александра III, в присутствии близких членов семьи, невеста Николая Алиса Гессенская была миропомазана и получила при переходе в православие имя Александры Федоровны. Обсуждаемый вариант об их скромном венчании тут же в Ливадии, “пока дорогой Папа под крышей дома”, большинством родственников был отвергнут – дяди придавали свадьбе значение события государственной важности и настаивали на проведении публичной церемонии в Петербурге. Бракосочетание состоялось 14 ноября 1894 года, ровно через две недели после похорон Александра III, в день рождения Марии Федоровны, когда церковь дозволяла некоторое отступление от траура.
Радость торжества, конечно, была омрачена недавним горем, но многолетняя мечта Николая о собственном семейном очаге с любимой женщиной наконец-то сбылась. “День моей свадьбы! – описывал он, по обыкновению, в дневнике впечатления минувшего дня. – …Я надел гусарскую форму и в 11 1/2 поехал с Мишей в Зимний. По всему Невскому стояли войска для проезда Мама с Аликс. Пока совершался ее туалет в Малахитовой, мы все ждали в Арабской комнате. В 10 мин. первого начался выход в большую церковь, откуда я вернулся женатым человеком! Шаферами у меня были: Миша, Джорджи, Кирилл и Сергей. В Малахитовой нам поднесли громадного серебряного лебедя от семейства. Переодевшись, Аликс села со мною в карету с русскою упряжью с форейтором, и мы поехали в Казанский собор. Народу на улицах было пропасть – едва могли проехать! По приезде в Аничков на дворе встретил почетного караула от ее Л.-Гв. Уланского полка. Мама ждала с хлебом-солью в наших комнатах”.
В свадебной спешке император не успел приготовить себе и молодой супруге новые покои, и первую зиму царственная чета провела в родительском Аничковом дворце, временно занимая вновь отделанные комнаты Николая и его брата Георгия. Отдельной столовой у них не было, и они обедали обыкновенно вместе с Марией Федоровной. В небольшой гостиной Николай принимал приходящих к нему с докладами, тут же по соседству в одной из комнат Алиса занималась русским языком или отвечала на письма и телеграммы. Самым уютным и любимым местом обоих стала угловая, где они сидели часами, пили кофе, читали…
Практически сразу молодые супруги начали ремонтные работы в Зимнем дворце, где побывали уже через неделю после бракосочетания и, обсудив с Эллой вопросы обустройства своих апартаментов, сделали нужные распоряжения. Они живо обсуждали всевозможные проекты, тщательно “выбирали образцы мебели и материи для будущей квартиры”, “смотрели разные подробности устройства комнат”. Присматривались к родственникам. В это время во дворец уже переехали сестра Ксения с Александром Михайловичем – “они замечательно отделали свое помещение в Зимнем – бывшие комнаты д. Сергея и Павла”, – замечал Николай.
Но ни Аничков, ни Зимний не стали по-настоящему их родной обителью. В отличие от своих предшественников – отца и деда Николая, они отдали предпочтение, говоря словами Г. С. Боткина, “очаровательной маленькой сказочной стране Царское Село”. В уходящем 1894 году Николай и Александра побывали там дважды, в ноябре и декабре, проведя несколько поистине блаженных дней, – бродили по роскошным дворцовым залам, привыкали к своим комнатам, разбирали вещи, катались на санках по всем паркам, читали, отсыпались, рассматривали альбомы… “Каждый день, что проходит, я благословляю Господа и благодарю Его от глубины души за то счастье, каким он меня наградил! – писал император. – Большего или лучшего благополучия на этой земле человек не вправе желать. Моя любовь и почитание к дорогой Аликс растет постоянно!” Или на следующий день: “Словами не описать, что за блаженство жизнь вдвоем в таком хорошем месте, как Царское!”
С течением времени его чувства к любимой супруге становились только сильнее. Все, что отрывало его от милой Аликс, доставляло не очень приятные заботы, хлопоты и огорчения; все, что было связано с ней, – вызывало тихое ощущение радости и покоя. В один из мартовских вечеров, еще в 1895 году, он по существу сформулировал идеально подходящий для него стиль жизни: “…Поехали вместе кататься по всему парку. Было ясно, но холодно и ветер даже щипал уши. После чаю написал письмо Мама и затем долго читал. Обедали в 8 час. Сидели в моем кабинете, я читал вслух! Не могу выразить, как я наслаждаюсь такими тихими спокойными вечерами, с глазу на глаз, со своей нежно любимой женой! Невольно сердце обращается к Богу с благодарною молитвою, за дарование такого полного безграничного счастья на земле!”
Начало нового царствования было встречено в массах если не с энтузиазмом, то по крайней мере с большими надеждами и ожиданиями. Вера в государя еще не была поколеблена. Мечты об оживлении российской жизни, “примороженной” во времена Александра III, составляли основной общественный фон. Вспоминая впоследствии эти годы, генерал А. А. Игнатьев, бывший тогда камер-пажом императрицы, во многом выражал общие настроения. “Никаких темных предчувствий ни у кого в эту зиму 1895/96 года не было, – писал он, – все мы с трепетом ждали лучшего от нового, молодого царя и радовались каждому его жесту, усматривая в этом если не начало новой эры, то, во всяком случае, разрушение гатчинского быта, созданного Александром III.
Царь перенес резиденцию в солнечное, веселое Царское Село, царь открыл заржавленные двери Зимнего дворца, юная чета без всякого надзора , попросту, на санках, разъезжает по столице. И даже слова о “несбыточных мечтаниях”, произнесенные царем при приеме тверского дворянства, были приняты как временное недоразумение.
Нашей военной молодежи не было дела до придворных интриг, и мы попросту были на седьмом небе, когда однажды… услышали команду штаб-ротмистра Химца: “Смена – стой! Смирно!” – и голос самого царя из ложи манежа… А через несколько дней, опять-таки как необычайное новшество, нашей роте вместе с другими училищами была поручена охрана самого Зимнего дворца, и прохожие с удивлением увидели юнкеров, заменивших гвардейских солдат на Дворцовой набережной. Поздно ночью, стоя парным часовым на внутреннем посту у подъезда “ея величества”, я был взволнован появлением царской четы, обходившей караулы по возвращении из театра. Замерев на приеме “на караул по-ефрейторски”, то есть отклонив на вытянутую руку верх винтовки, мы вполголоса ответили на приветствие царя, заговорившего с моим товарищем по посту Потоцким. Царица подошла ко мне, впервые поздоровалась со мною на русском языке и, вероятно, по наущению царя, попросила меня показать ей винтовку. Я твердо ответил, что передать оружие имею право только одному человеку на свете – самому государю императору.
Все эти маленькие события казались нам, придворной молодежи, жившей интересами двора и гвардии, исполненными особого смысла и значения. Никто не предполагал, что преклонение перед царской четой у многих из нас рассеется когда-нибудь в прах”
