Николай II Последний русский император
По поводу Февральской революции было сложено немало исторических мифов. Как правило, они сочинялись теми политиками, которых революционная волна временно выбросила на вершину власти, но которые не смогли на ней удержаться. Четыре раза менялся состав Временного правительства (в самом названии уже чувствовалась какая-то неуверенность), пока к власти не пришли большевики. И они-то задержались на гребне волны всерьез и надолго.
Первый миф “февралистов”, вновь ставший популярным в 1990-е годы, заключался в противопоставлении якобы “народной” Февральской революции “антидемократическому” Октябрьскому перевороту. Мол, все было бы хорошо, если бы не большевики, разогнавшие Учредительное собрание и повернувшие страну к тоталитарной однопартийной системе…
Однако официальная советская историография была, как ни странно, значительно ближе к истине в трактовке характера Февральской революции. Эта революция с самого начала имела сильный антивоенный и социалистический заряд. Движение, поднявшееся в февральские дни, происходило под лозунгами “мира, хлеба, земли”. Было очевидно, что дело не ограничится одним политическим переворотом, что вслед за падением трона развернется революция социальная. Только прекраснодушные либералы могли верить в то, что русский народ был озабочен, главным образом, вопросами политического устройства.
С другой стороны, Февральская революция в значительно большей степени, чем Октябрьская, носила характер военного переворота. Кроме распропагандированного петроградского гарнизона, никакие воинские части нигде больше не приняли участия в событиях Февраля. Страна просто была поставлена перед фактом смены власти. Другое дело, что эта смена была встречена очень сочувственно почти по всей России.
Государь был изолирован от источников объективной информации своими генералами, в первую очередь – начальником штаба М.В.Алексеевым, сыгравшим (вместе с командующим Северным фронтом Н.В.Рузским) главную роль в решении императора об отречении. Как сейчас становится известно, в планы по осуществлению дворцового переворота, где ключевым координатором как раз должен был стать Алексеев, входило физическое устранение Николая II в случае его отказа сложить власть. Инспирированное в Петрограде движение заговорщики сочли удобным моментом для смены власти.
Большинство командующих армиями и командиров корпусов выражали готовность выступить со своими войсками на подавление восстания в Петрограде. Но эта информация не доводилась до царя.
Тот же распропагандированный питерский гарнизон стал основной ударной силой и в Октябрьском перевороте. И в том, и в другом случае легитимным прикрытием смены власти был цензовый выборный орган – сначала Государственная Дума, затем – Съезд Советов. Но последний был все-таки более демократическим учреждением, чем Дума. Поэтому, сравнивая характер обоих переворотов, необходимо отметить их значительное тождество при том, что движение, сопровождавшее свержение Временного правительства, было более массовым.
Еще один миф касается якобы выявившейся неспособности царского режима эффективно управлять страной и обеспечить победу в войне. Здесь мы сталкиваемся с явлением, хорошо знакомым нам по новейшей истории – умелым манипулированием общественным сознанием. Информационные возможности противников монархии намного превышали таковые самой власти. Между тем, история постепенно открыла глаза на подоплеку распространившихся тогда политических легенд. Тщательное исследование событий, предшествовавших Февралю, показало, что безраздельное влияние Распутина на царскую чету, безволие императора, подготовка царицей сепаратного мира с Германией не имели ничего общего с реальностью. Это были сознательные вбросы лжи и клеветы с целью дискредитации власти.
Характерно, что первым разоблачил эти информационные мифы историк весьма левых взглядов, входивший в 1917 году в Трудовую народно-социалистическую партию – Сергей Мельгунов. В ряде работ, изданных им в 20-50-е в эмиграции – “На путях к дворцовому перевороту” (переиздана в Москве в 2002 году), “Легенда о сепаратном мире” и др. – он с фактами в руках доказал полную несостоятельность распутинского мифа, обвинений в подготовке царской четой сепаратного сговора с Германией и морально-политическом разложении правящей верхушки.
То есть все те легенды, которыми либеральные политики и в эмиграции продолжали оправдывать свои действия в те роковые для России дни. Потом и другие историки – русские и иностранные – подтвердили обоснованность выводов Мельгунова.
Фактом является то, что в годы войны были созданы параллельные контуры альтернативной власти. Ее структурами были организации либеральной общественности – Союз земств и городов, Военно-промышленные комитеты, а мозговым центром, как показали исследования советских историков 60-80-х годов – Н.Н. Яковлева и В.И. Старцева – являлась масонская ложа “Великий Восток народов России”, которая еще в 1912 году поставила своей задачей ликвидацию монархии и создание федеративной Российской республики. В эту ложу входили многие видные российские политики, принадлежавшие к широкому партийному спектру – от октябристов до меньшевиков. Это был, по сути, координационный штаб по подготовке государственного переворота.
Альтернативная власть в итоге оказалась сильнее официальной. Здесь мы также видим аналогию с последующими событиями Октября, в результате которых другая альтернативная структура – советская – низвергла аппарат власти, выстроенный Временным правительством. Но из того факта, что царская власть рухнула в итоге противостояния с новыми структурами, вовсе не следует, что она плохо справлялась с национальными задачами текущего момента. Временное правительство и вовсе оказалось неспособно хоть как-то организовать жизнь страны и оборону.
Масштабы военных поражений России 1915 года были не больше, чем поражений Франции в 1914 году или поражений Австро-Венгрии от русских войск на протяжении всей войны. “Снарядный голод”, приведший к “великому отступлению” летом 1915 года, уже давно прошел. Потребности русской армии в оружии, снаряжении и продовольствии удовлетворялись не хуже, чем в армиях других крупных воевавших государств, и явно лучше, чем в Германии, где с конца 1915 года стала остро чувствоваться экономическая блокада. На весну 1917 года планировалось генеральное наступление на всех фронтах.
Если бы не в 1917-м, то в 1918 году Россия вместе с союзниками неизбежно пришла бы к победе, если бы не февралисты, не желавшие, чтобы слава этой победы досталась монархическому режиму. Поэтому они и спешили устроить переворот. У.Черчилль писал об этом периоде: “Из всех стран судьба наиболее жестоко обошлась с Россией – ее корабль пошел ко дну, когда уже была видна спасительная гавань”.
Со стороны Черчилля это были, конечно, крокодиловы слезы. Ему-то, бывшему во время Первой мировой войны первым лордом Адмиралтейства (военно-морским министром), а потом министром военного снабжения, отлично должны были быть известны усилия, которые Великобритания предпринимала для смены власти в России и поддержки антимонархических заговорщиков. Британский посол в Петрограде лорд Бьюкенен регулярно консультировал руководителей “Великого Востока народов России”, был в курсе их планов, помогал с финансированием. По сути, послефевральское правительство России получило признание первой державы тогдашнего мира еще до своего официального создания. Британское руководство бросило своего союзника – русскую монархию – и сделало ставку на революцию.
На что надеялись в Лондоне? Неужели они действительно полагали, что российские либералы смогут эффективнее управлять огромной страной, чем царский режим? Дело, скорее всего, не в этом. В Британии сочли, что и без России смогут одержать окончательную победу над Германией. Особенно, когда уже был фактически решен вопрос о вступлении в войну США. Годом раньше, годом позже – какая разница. Главное, чтобы заранее исключить Россию из перечня победителей, а то встал бы вопрос о территориальных приобретениях, в первую очередь – о проливах Босфор и Дарданеллы. Содействуя революции в России, британское руководство избавлялось от конкурента.
Но, очевидно, правы и те историки, которые утверждают, что монархический строй исчерпал ресурс собственной модернизации. Если попытаться представить себе, в каких условиях могла бы сохраниться монархия в России в ХХ веке, то здесь напрашивается аналогия с тем строем, который установился в стране после революционных бурь.
Как показал опыт, России ХХ столетия не был нужен парламент, не была нужна многопартийность. Но Россия остро нуждалась в социальном равенстве, отмене сословных и национальных ограничений, притоке свежих народных сил в аппарат власти, в модернизации экономики.
Вполне можно вообразить себе такую систему, при которой царь являлся бы одновременно вождем единственной, но массовой политической партии (скажем, Союза русского народа; кстати, Николаю II предлагали официально возглавить эту партию). Эта партия была бы главной кузницей кадров для государственной службы, механизмом ротации правящей элиты. Никаких сословных преференций при вступлении в партию и делании партийной карьеры быть было не должно. Необходимо было также осуществить национализацию важнейших отраслей промышленности и ликвидировать крупное помещичье землевладение, которое представлялось большинству русского народа – крестьянству – крайней формой социальной несправедливости. Это и мог быть единственный эволюционный путь модернизации политического строя России в ХХ веке – путь самобытный, не по западным лекалам.
В этом случае могла осуществиться та историческая альтернатива, о которой в 1890 году писал Константин Леонтьев: “Русский царь… станет во главе социалистического движения”. Попытка осуществления социалистического проекта в России была неизбежной. Русская же монархия в конце XIX века однозначно связала себя с чуждым русской цивилизации капиталистическим проектом и своим неумением отказаться от него обрекла себя на историческое поражение. В этом и состояла закономерность Февральской революции. Но Февраль оказался лишь краткой интермедией на пути к Октябрю.
